Как велит бог - Страница 107

107

Левая рука Винченцо Бальди метнулась к ней с той же убийственной скоростью, что и хвост атакующего скорпиона, его пальцы сжали ее шею в районе сонной артерии, пригвоздив ее к спинке сиденья. Только тогда ее муж повернул к ней голову и улыбнулся. Темные очки скрывали пылающие ненавистью щелки глаз.

— Если еще раз так сделаешь, я тебя прибью! Учти, я не шучу.

При этих словах она, словно козленок, Бэмби или кто там еще, начала дергаться, кричать, извиваться, шипеть:

— Так! Так! Убей меня! Убей! Убей меня и своего сына, жалкий... — и уже собиралась договорить, когда здоровый инстинкт самосохранения заставил ее замолчать.

Он убрал руку, и она, тяжело дыша, распрямилась, схватила сумочку и вылетела из машины.

Винченцо Бальди опустил стекло: "Вернись в машину. Куда тебя понесло?"

Опять вопрос.

Рита не ответила. Она прошла между выстроившихся в ряд машин, обогнула полосатые конусы разделительной линии и, подойдя к краю моста, перегнулась через ограждение.

Она знала, что не бросится вниз. Хотя, представив это, почувствовала себя лучше.

"Малыш, если бы я бросилась вниз, я избавила бы тебя от дерьмового отца... Но не волнуйся, рано или поздно я от него уйду", — сказала она сыну, которого носила в чреве.

Рита закрыла и снова открыла глаза. От реки, готовой, казалось, взорвать бетонные преграды, поднимался приятный запах воды и влажной земли.

Взгляд упал на мертвые остовы деревьев, застрявшие между опорами моста. Ветки все в разноцветных пакетах, словно на новогодней елке у оборванца. Рядом отдыхает пара уток. Самец с зеленой переливчатой макушкой и самка в бурой ливрее. Уж конечно, эта парочка пернатых ладит между собой. Такие спокойные, уселись бочком к бочку чистить перышки на большом пакете...

— Что это? — вырвалось у нее.

Рита Бальди прищурилась, заслонившись ладонью от бликов.

Что-то непонятное. Казалось...

Она достала из сумки очки в тонкой оправе от "Дольче и Габбана" и нацепила их на нос.

Ладони инстинктивно потянулись туда, где росло ее дитя, и она завопила.

215.

Человек-падаль гнил заживо.

Ни разу в жизни он еще не чувствовал себя так скверно. Даже после удара током. Тогда через него прошел огонь, а потом опустилась тьма.

Сейчас было иначе. Сейчас он медленно загнивал.

Он лежал на кровати и продолжал массировать свой твердый и упругий, как барабан, живот.

Он чувствовал их. Личинки мух шевелились, питались его плотью и прогрызали кишки. Боль исходила оттуда и распространялась по всему телу до кончиков волос и до ногтей на ногах.

"Наверное, надо поехать в больницу"

Но его замучают вопросами, захотят узнать, что с ним такое произошло, и потом заставят остаться в больнице.

Он знал, что это за люди. Люди, которые хотят знать. Которые задают вопросы.

А потом его положат рядом с Рино. И Рино откроет глаза, выпрямится и закричит, показывая на него пальцем: "Это он! Это он! Это он убил девочку".

"И угодишь в тюрьму, где по ночам тебя берут и..."

При мысли о тюрьме режущая боль пронзила плечо, выбив тысячи искр из шеи и из головы. Он почувствовал, как боль брызжет из его пораженного тела, проходит сквозь пропитанный потом матрас, проникает в ножки кровати, растекается по полу и по стенам, через кирпичи, фундаменты, по трубам в темную землю, оттуда по корням деревьев, и те начинают сохнуть, терять листву и скрючиваются в тишине.

Человек-падаль положил на живот крест, который дал ему посланец Бога Рики, и ему показалось, будто немного полегчало.

Он встал, доковылял до туалета и посмотрел на себя в зеркало.

Сквозь кожу на лице проглядывал оскал смерти. Он накинул на голову капюшон банного халата, и его костлявое лицо скрылось в полумраке. Лишь плыли в пустоте его горящие, в красной сетке сосудов, глаза и желтоватые зубы.

Это было лицо смерти. И когда она оставит его бездыханное тело, то улыбнется точно так же, как он сейчас.

В раннем детстве он переболел менингитом, температура у него тогда поднималась за сорок.

"Ты чудом выжил. Благодари Господа", — говорили ему монахини.

Такая высокая температура, что его опустили в фонтан напротив приюта. Он помнил, что в фонтане плавали угри, вода закипела, угри сварились и побелели.

"Но может, это и неправда"

Еще он помнил шипучий аспирин. Вот это была правда.

Он так и видел его перед собой. Огромный белый диск, он плавал в стакане и таял, превращаясь в пузырьки, брызги и шипение.

Ему нужна была таблетка шипучего аспирина. Он бы отдал все, что имел, за то, чтобы почувствовать на сухом языке его солоноватый привкус.

Человек-падаль сходил на кухню. На буфете стояла набитая мелкой монетой банка от варенья. Деньги на аспирин имелись.

Загвоздка была в том, чтобы выйти из дому. При одной мысли оказаться на людях ему стало казаться, что он задыхается, что тысяча рук уцепилась в него и тянет в морскую пучину.

"Если не примешь аспирин, умрешь"

Сперва он не узнал голос. А потом улыбнулся.

Кристиано.

Это был голос Кристиано.

Сколько времени он не вспоминал о мальчугане? Как он мог позабыть про него? Это был его лучший друг, его единственный настоящий друг.

Боль, гораздо сильнее той, что терзала его тело, сжала сердце, и что-то твердое и колющее застряло у него в горле.

Всего одна ночь, и все переменилось.

"Что ты наделал? Что ты натворил?"

"Это не я. Это Бог. Я не хотел, правда. Клянусь вам, я не хотел. Бог заставил меня делать эти вещи. Я ни при чем"

107